Главный герой - Франсуа, ребенок-заместитель погибшего в Освенциме
первенца семьи Гримберт. Мальчик рожден в послевоенное время во Франции
и, казалось бы, ничего не омрачает жизнь их благополучной семьи, только
вытесненное прошлое не дает забыть о массовых и личных трагедиях времен
второй мировой войны, геноцида. Максим и Таня (родители Франсуа) - молодая
красивая французская пара с еврейскими корнями, которые тщетно пытаются
забыть, спрятать любое воспоминание о своем происхождении, добавляя
французское окончание к фамилии, меняя Гримбер на Гримбер“Т”. Но,
поменять букву проще, чем забыть невозможную к проживанию трагичную
историю их семьи и огромное чувство вины. Незаконченный траур
продолжается в бессознательном семьи и постоянно дает о себе знать в жизни
каждого персонажа.
В фильме показана бессознательная передача клубка из трех семейных
тайн: 1) трагическая гибель брата Франсуа - Симона в Освенциме; 2) тайна
инцеста родителей Франсуа (мать Франсуа до войны была замужем за братом
первой жены отца. Они сошлись после гибели обоих своих партнеров и завели
Франсуа. Их платонические отношения начались еще до войны); 3) тайна
происхождения - семья держит в секрете свои еврейские корни.
Сюжетная линия берет начало в предвоенной Франции. Максим,
нарциссичный, успешный, уверенный в себе красивый и спортивный, женится
на влюбленной в него Ханне. Оба французы еврейского происхождения. Ханна
очень привязана к своей семье и корням, в отличие от Максима, который
пытается избавиться от напоминания о своем происхождении, пытаясь всячески
слиться с французами. Как скажет потом Франсуа,- “занимаясь спортом отец
надеялся заставить всех забыть о своем еврейском происхождении”. Это важная
линия прослеживается через весь фильм: отрицание Максимом своего
еврейского происхождения. В главах ранее мы исследовали подобные
отрицания объективных важных составляющих личности и своего рода, тайны,
которые захоронены в склепах бессознательного семьи и влияние, оказываемое
такими секретами. Второй важный момент, заметный уже на свадьбе - Максим
женится на одной женщине, но увлекается другой: знакомясь с женой брата
Ханны, Таней, не менее нарциссичной, чем Максим, будто “заболевает” ею.
Свидетелем этого “секрета” становится подруга семьи Гримберт, Луиза, линия
которой также очень интересна и будет рассмотрена ниже, т.к. именно
благодаря этому секрету, вместе с Максимом, она будто разделила с ним его
вину за все, что произойдет дальше как следствие его страсти. Вернемся к Тане
и Максиму: они очень подходят друг другу - оба красивые уверенные в себе
спортсмены, которые еще более нарциссично смотрятся на фоне своих
супругов: Ханна и ее брат складывают впечатление слабых, неуверенных в себе,
меланхоличных персон. Далее по фильму будет развиваться болезненная
увлеченность Максима Таней, несмотря на декларирование любви и верности
Ханне. И, его огромное чувство вины за свою страсть и вранье, которое Максим
игнорирует также, как и свои чувства преданности к своему роду, еврейскому
происхождению. Но, сначала Ханна ничего не подозревает, и режиссер нас
ведет двумя параллельными сюжетными линиями: жизнь этой семьи, где в
скором времени рождается прекрасный малыш Симон; и происходящие
политические изменения в Европе - движение Гитлера во Францию, которое с
каждым кадром принимает все более опасный оборот для французских евреев.
Малыш растет, видно насколько Максим вкладывает в него всю душу, ребенок
очень похож на него - такой же сильный и смелый, и все в этой семье ладно,
Ханна - счастливая мама, счастливая жена, Максим - увлеченный папа и
нежный супруг, ребенок - здоров, весел. Все говорит о согласии и желанности
каждого члена в этой семье. До момента, когда Ханна замечает как Максим
уделяет внимание Тане. Тучи сгущаются, в городе ограничивают перемещения
евреев, постепенно начинается травля. Параллельно по двум линиям - и
социальной и семейной - наблюдается раскол в семье: Максим против, чтобы
его семья называла себя еврейской и боролась за свои права во Франции
(носили желтые кресты - признак еврей-не еврей) - пытается максимально
офранцузиться, тогда как родители Ханны перетягивают ее на свою сторону,
оскорбляя Максима в измене против его веры, культуры и семьи. Одновременно
с этим - становится еще более ощутима измена Максима Ханне, хотя доказать
ее невозможно - все происходит на уровне платонической страсти и его
увлеченности Таней, но Ханна чувствует себя отверженной. Спираль
закручивается сильнее - Максим и брат Ханны, муж Тани, уезжают на военные
сборы. Брат Ханны очень скоро попадает в плен и умирает от туберкулеза,
будто освобождая Таню. Максим же - шлет фотографии себя-бравого солдата и
возвращается, чтобы, вместе с отцом отправиться на поиски безопасного места
и перевезти за собой семью. Все готово к переезду, но накануне, Ханна
получает письмо от Максима о том, что Таня уже приехала в безопасное место -
она уже рядом с Максимом. Ханна полностью опустошена, разочарована - ее
место занято, любовь более не может связать деструктивные импульсы и она
уничтожает себя и своего сына. Сцена с документами, на мой взгляд, очень ярко
показывает разницу между здоровым и патологичным восприятием трех
женщин - евреек, которые могут выехать из уже очень опасного пространства с
новыми французскими паспортами: Луиза и сестра Максима - обе в сердцах
рвут еврейские паспорта со словами “с меня хватит, мы достаточно
настрадались”. Ханна же - оставляет еврейский паспорт. Она попыталась
остаться умирать, рационализировав свой отказ ехать заботой о родителях и
брате. Здесь интересный момент конфликта здорового малыша Симона,
желающего жить и “ехать к папе”, и уже уничтожающей себя Ханны, которая
пытается остаться сама и оставить ребенка на верную гибель. Также, интересен
момент идентификации мальчика с отцом - мальчик кричит на мать, повторяя
строгие слова отца “не курить в спортивном зале”, что еще больше накручивает
Ханну и теперь, она ненавидит его - как продолжение предателя. В этих
трагичных моментах, когда Ханна идет на самоубийство и убийство своего
ребенка, мы можем видеть работу психических механизмов расщипления и
отрицания, которые задействованы меланхоликом для того, чтобы
фрагментированное Я, о котором мы говорили выше, могло вступить в схватку
с самим собой и уничтожить объект внутри. Мальчик более не ее сын, которого
она любит и которого надо срочно вывозить в безопасное место, но - это он -
Максим, который оставил ее. И в момент встречи с фашистами, она идет на
очевидное самоубийство - дает им свой еврейский паспорт и, забирает с собой
сына - сдает его фашистам, говоря “а это мой сын”, тогда как объективно могла
промолчать и мальчик остался бы в живых. Утрата своего идеального
супружеского счастья стала невыносимым нарциссическим ударом для Ханны,
которая, будучи неспособной отгоревать свою неудачу в объектных отношениях
- направила свою ненависть на себя и ребенка - копии папы, будто уничтожая
его (как меланхолик, убивая себя, на самом деле она расправляется с
инкорпорированным объектом, - уничтожая Максима в себе, так и уничтожая
его в таком похожем на него и таком любимом им ребенке). “Это мой сын”,
воскликнет она, будто подразумевая - что хочу с ним, то и делаю - так не
доставайся же ты никому, как описывает Ракамье симбиотическую связь с
объектом - он или “мой” или мертвый.
Также интересны две параллельных линии персонажей - сильных Тани и
Максима и слабых сиблингов Ханны и ее брата. Первые - выживают и борются,
вторые, изначально меланхоличные, инфантильно привязанные к своей первой
семье, в условиях войны, когда во многом действуют законы выживания и
естественный отбор, не в состоянии это выдержать. В меланхоличных Ханне и
ее брате влечения к смерти преобладают, либидо не в силах связать танатос: оба
персонажа отправляются на встречу смерти. Особенно заметно режиссером
показан их отказ от жизни на контрасте с Таней и Максимом: эти двое, имеют
намного больше сил к выживанию - Таня приезжает сразу в безопасное место,
учуяв беду, также как и Максим. Они оба продолжают жить и осваиваются в
новом послевоенном мире.
Важный момент после трагичной сцены с фашистами - приезд двух
женщин семьи в безопасное место и собственно начало формирования семейной
тайны. Луиза, как и сестра Максима, обе были свидетельницами сцены с
Ханной и фашистами, но предпочли промолчать о намеренном самоубийстве и
убийстве Ханны. Т.к. Луиза и ранее была более вовлечена в секрет с Максимом
(разделяя молчаливо его страсть к Тане и неся свое бремя вины, оставаясь
подругой Ханны), формирует версию о случайности еврейских паспортов в
сумочке Ханны: тем самым еще больше закручивая бессознательную вину
Максима, который не мог не ощущать себя в ответе за поступок жены, но,
обладая версией “случайности”, мог не признавать свою вину и не брать
ответственность. Как и тогда на свадьбе, когда Луиза становится соучастницей
Максима, так и теперь - Луиза берет на себя часть вины за поступок Ханны
защищая ее память, замалчивая о ее преступлении. Она является держателем
секрета. Она же его и раскрывает Франсуа, выпуская на волю призраков его
бессознательного. После приезда в безопасное место интересен момент, когда
впервые происходит явное проявление бессознательной передачи травмы:
Луиза, неся свой груз ответственности, являясь держателем тайны,
идентифицировавшись с семьей настолько, чтобы первой узнать, что случилось
с Ханной и Симоном - за ужином начинает кашлять удушающим кашлем,
будто задыхаясь, как задыхались пленники газовых камер, через одну из
которых, как много лет спустя узнает Франсуа, были пропущены Ханна и
Симон. Такой же удушающий кашель настигнет Франсуа, когда он найдет
игрушку Симона - это бессознательное знание о трагедии, случившейся в семье,
передается тем, кто идентифицирован с погибшими: Луиза, жалея Ханну и не
говоря ей правду о страсти Максима к Тане, но одновременно и участвуя в этом
секрете - разделяя вину с Максимом, также и формируя версию о безвинности
Ханны - разделяет ответственность с ней, идентифицируется и “не зная, знает”,
что с ней произошло - ее тело знает и душит ее кашлем, как в газовой камере.
Отец тоже до какой-то степени узнает (в топическом осмыслении, можно
отметить это как знание, просочившееся в Предсознательное) - столкнувшись со
смертью любимой собаки, уже в конце жизни, он наконец, пусть не осознавая
до конца к кому относится это горе, но все же признает свое горе и его слова
покажут бессознательное знание о страшной трагедии, которым он располагал
все эти годы, но прятал его от себя: (слова про гибель собаки) - “он умер не
сразу. Ему пришлось страдать. И все это по моей вине”.
Вернемся к повествованию истории и перейдем к анализу самого
комплекса ребенка-заместителя Франсуа: после приезда, семья живет в
безопасности и Максим постепенно сходится с Таней. После войны они
возвращаются в старый дом, где “все декорации помнят первого любимого сына
этой семьи” и у них появляется сын Франсуа. Еще новорожденным он уже
разочаровал своего отца, ожидавшего того любимого крепкого первенца
Симона - сына Ханны. И далее, вся жизнь Франсуа, пройдет “в тени брата-
призрака”. Как потом он скажет, - “все знали Симона. Его все любили и не
говорили мне. Они вычеркнули его как из списка мертвых, так и живых. Его
имя нельзя было прочесть ни на одном памятнике. Его не произносил никто..”.
На мой взгляд, Франсуа был желанным для матери, но нежеланным для
отца. В самом начале фильма, режиссер показывает кадры отражения
худенького, сомневающегося в каждом своем движении мальчика в очень
мутном грязном отражении в зеркале - будто символически передавая основной
фон большей части его детства. Он так и не мог никак разобрать “что он такое”,
“имеет ли он право”? Что за место может быть его местом в семье - ведь место
ребенка в семье было уже занято, и удерживалось бессознательным отца, и
Франсуа никак не мог даже сравниться с его обладателем. Любые успехи
Франсуа отцом игнорировались, т.к. они не могли ни вернуть Симона, ни на
каплю уменьшить бессознательное чувство вины, мучавшее отца всю жизнь.
Максим спросит у своего отца после войны “ты никогда не чувствовал себя
виновным..?”, в этой сцене очень заметно его бремя вины, которое он несет:
бремя запретной страсти, бремя вины отрицания корней, бремя ответственности
за гибель сына, за отсутствие любви к своему второму сыну и его жестокое
использование - требование, чтобы Франсуа заменил Симона. Множество сцен
фильма передают сложность взаимотношений отца и сына: сцена разочарования
и злости в реакции отца на теннисном корте, когда мать в жаркий день забирает
Франсуа с пляжа, говоря “я забираю его, он замерз” (Андре Грин, описывая
извечную затребованность таких субъектов “Белой Дамой”, пустотой,
царствующей в психическом таких субъектов, говорит о том, что они постоянно
мерзнут, даже в жару - им всегда холодно, также как рядом с отсутствующим
родителем в их детстве), сцена в спортивном зале, где в очередной раз отец
разочаровывается во Франсуа, на семейном обеде, где успехи в
интеллектуальных уроках, хорошо дающихся Франсуа, отца не интересуют, а
обсуждаются лишь неуспехи в спорте - такими несоответствиями, Франсуа
лишний раз напоминает своему отцу о произошедшей не оплаканной трагедии.
Сцена обеда втроем, где мальчик, сконструировав, спасающий его от
психотического распада, бред, подает тарелку выдуманного брата маме, и отец с
гневом обрушивается на него, настаивая на объективной реальности, отрицая
бессознательное семьи, в котором, конечно, Симон незримо присутствует - он,
как призрак, с ними обедает, плавает в бассейне, занимается в спортзале отца.
Франсуа, как и многие меланхолики, вынужден был жить в изоляции (семья
была едина в своем секрете, полностью исключая мальчика из крепко
объединяющей всех их связи), и, по причине такой изоляции - много жить в
своем фантазийном мире, спасаться бредом. Он придумал себе брата-призрака,
превосходившего его “во всем”, как скажет Франсуа, но я добавлю - не во всем,
а во всем, важном для отца - силе, уверенности, смелости - чертам, присущим
его первенцу Симону. Брат сопровождал его везде. Особенно прослеживается
связь между сценами отцовского разочарования и проявлениями галлюцинаций,
как реакцией Франсуа на агрессию отца, его разочарование. Он сконструировал
этот бред как способ справиться с невозможностью разместить собственную
субъектность, найти ей место в Бессознательном семьи. Бред - то место, куда
Франсуа поместил непонятые им, скомканные чувства из гнева, боли, вины
выжившего и ревности, пропитанных жуткими несимволизированными
первичными эмоциями, получаемыми Франсуа от членов семьи - они
беспрестанно с момента его зачатия транслировали ему всю информацию о его
предыстории и его “семейную лояльность”. Только дав призракам “имена”, он
смог отказаться от них в психическом: бред больше был не нужен, Франсуа
теперь мог осознать пусть трагичную, но свою историю, связать и проработать
травмы, организованные вокруг непосильного к переживанию горя членами его
семьи. То, что он знал всегда, но не осознавал и не мог соотнести с реальными
именами и событиями, стало связанным, обрело смысл. Показан путь
сублимации Франсуа - мальчик вырос и стал детским психологом, чтобы теперь
помогать другим детям прорабатывать их травмы. Я предположу, что ситуация
Франсуа более благоприятна, чем рассмотренные выше истории детей-
заместителей, т.к. его мать хотела этого ребенка и ждала его как “ребенка
желания”. На мой взгляд, именно эти объектные отношения для Франсуа - та
безопасная подушка, то бесконфликтное ядро Я, на которое он смог опереться в
подходящий момент, чтобы спрыгнуть с психотической дорожки, по которой
шло формирование его субъектности. До самого момента, пока бессознательное
знание Франсуа не вырвалось наружу с чрезмерной для него силой (сцена
агрессивного нападения на одноклассника после просмотра сцен Холокоста),
благодаря наложению ряда обстоятельств: усилению либидо во время
пубертата, активации двойного посыла его семьи - “помнить, что надо забыть,
что мы евреи. Обязательно помни об этом!” после его знакомства с
понравившейся ему девочкой-еврейкой и реакцией родителей на ее
происхождение - прорвавшееся “жуткое”, когда смешивается такое близкое, но
так старательно вытесняемое из сознательной жизни семьи, что невозможно не
заметить, страха, отрицания фактов, но одновременно бессознательная
трансляция ценности принадлежности к своим корням, и памяти о трагедиях и
невосполнимых утратах, гнев на тиранов, совершивших вандализм, который
невозможно ни забыть ни помнить.
