Замещающий ребенок на примере к/ф "Семейная тайна"

Главный герой - Франсуа, ребенок-заместитель погибшего в Освенциме

первенца семьи Гримберт. Мальчик рожден в послевоенное время во Франции

и, казалось бы, ничего не омрачает жизнь их благополучной семьи, только

вытесненное прошлое не дает забыть о массовых и личных трагедиях времен

второй мировой войны, геноцида. Максим и Таня (родители Франсуа) - молодая

красивая французская пара с еврейскими корнями, которые тщетно пытаются

забыть, спрятать любое воспоминание о своем происхождении, добавляя

французское окончание к фамилии, меняя Гримбер на Гримбер“Т”. Но,

поменять букву проще, чем забыть невозможную к проживанию трагичную

историю их семьи и огромное чувство вины. Незаконченный траур

продолжается в бессознательном семьи и постоянно дает о себе знать в жизни

каждого персонажа.

В фильме показана бессознательная передача клубка из трех семейных

тайн: 1) трагическая гибель брата Франсуа - Симона в Освенциме; 2) тайна

инцеста родителей Франсуа (мать Франсуа до войны была замужем за братом

первой жены отца. Они сошлись после гибели обоих своих партнеров и завели

Франсуа. Их платонические отношения начались еще до войны); 3) тайна

происхождения - семья держит в секрете свои еврейские корни.

Сюжетная линия берет начало в предвоенной Франции. Максим,

нарциссичный, успешный, уверенный в себе красивый и спортивный, женится

на влюбленной в него Ханне. Оба французы еврейского происхождения. Ханна

очень привязана к своей семье и корням, в отличие от Максима, который

пытается избавиться от напоминания о своем происхождении, пытаясь всячески

слиться с французами. Как скажет потом Франсуа,- “занимаясь спортом отец

надеялся заставить всех забыть о своем еврейском происхождении”. Это важная

линия прослеживается через весь фильм: отрицание Максимом своего

еврейского происхождения. В главах ранее мы исследовали подобные

отрицания объективных важных составляющих личности и своего рода, тайны,

которые захоронены в склепах бессознательного семьи и влияние, оказываемое

такими секретами. Второй важный момент, заметный уже на свадьбе - Максим

женится на одной женщине, но увлекается другой: знакомясь с женой брата

Ханны, Таней, не менее нарциссичной, чем Максим, будто “заболевает” ею.

Свидетелем этого “секрета” становится подруга семьи Гримберт, Луиза, линия

которой также очень интересна и будет рассмотрена ниже, т.к. именно

благодаря этому секрету, вместе с Максимом, она будто разделила с ним его

вину за все, что произойдет дальше как следствие его страсти. Вернемся к Тане

и Максиму: они очень подходят друг другу - оба красивые уверенные в себе

спортсмены, которые еще более нарциссично смотрятся на фоне своих

супругов: Ханна и ее брат складывают впечатление слабых, неуверенных в себе,

меланхоличных персон. Далее по фильму будет развиваться болезненная

увлеченность Максима Таней, несмотря на декларирование любви и верности

Ханне. И, его огромное чувство вины за свою страсть и вранье, которое Максим

игнорирует также, как и свои чувства преданности к своему роду, еврейскому

происхождению. Но, сначала Ханна ничего не подозревает, и режиссер нас

ведет двумя параллельными сюжетными линиями: жизнь этой семьи, где в

скором времени рождается прекрасный малыш Симон; и происходящие

политические изменения в Европе - движение Гитлера во Францию, которое с

каждым кадром принимает все более опасный оборот для французских евреев.

Малыш растет, видно насколько Максим вкладывает в него всю душу, ребенок

очень похож на него - такой же сильный и смелый, и все в этой семье ладно,

Ханна - счастливая мама, счастливая жена, Максим - увлеченный папа и

нежный супруг, ребенок - здоров, весел. Все говорит о согласии и желанности

каждого члена в этой семье. До момента, когда Ханна замечает как Максим

уделяет внимание Тане. Тучи сгущаются, в городе ограничивают перемещения

евреев, постепенно начинается травля. Параллельно по двум линиям - и

социальной и семейной - наблюдается раскол в семье: Максим против, чтобы

его семья называла себя еврейской и боролась за свои права во Франции

(носили желтые кресты - признак еврей-не еврей) - пытается максимально

офранцузиться, тогда как родители Ханны перетягивают ее на свою сторону,

оскорбляя Максима в измене против его веры, культуры и семьи. Одновременно

с этим - становится еще более ощутима измена Максима Ханне, хотя доказать

ее невозможно - все происходит на уровне платонической страсти и его

увлеченности Таней, но Ханна чувствует себя отверженной. Спираль

закручивается сильнее - Максим и брат Ханны, муж Тани, уезжают на военные

сборы. Брат Ханны очень скоро попадает в плен и умирает от туберкулеза,

будто освобождая Таню. Максим же - шлет фотографии себя-бравого солдата и

возвращается, чтобы, вместе с отцом отправиться на поиски безопасного места

и перевезти за собой семью. Все готово к переезду, но накануне, Ханна

получает письмо от Максима о том, что Таня уже приехала в безопасное место -

она уже рядом с Максимом. Ханна полностью опустошена, разочарована - ее

место занято, любовь более не может связать деструктивные импульсы и она

уничтожает себя и своего сына. Сцена с документами, на мой взгляд, очень ярко

показывает разницу между здоровым и патологичным восприятием трех

женщин - евреек, которые могут выехать из уже очень опасного пространства с

новыми французскими паспортами: Луиза и сестра Максима - обе в сердцах

рвут еврейские паспорта со словами “с меня хватит, мы достаточно

настрадались”. Ханна же - оставляет еврейский паспорт. Она попыталась

остаться умирать, рационализировав свой отказ ехать заботой о родителях и

брате. Здесь интересный момент конфликта здорового малыша Симона,

желающего жить и “ехать к папе”, и уже уничтожающей себя Ханны, которая

пытается остаться сама и оставить ребенка на верную гибель. Также, интересен

момент идентификации мальчика с отцом - мальчик кричит на мать, повторяя

строгие слова отца “не курить в спортивном зале”, что еще больше накручивает

Ханну и теперь, она ненавидит его - как продолжение предателя. В этих

трагичных моментах, когда Ханна идет на самоубийство и убийство своего

ребенка, мы можем видеть работу психических механизмов расщипления и

отрицания, которые задействованы меланхоликом для того, чтобы

фрагментированное Я, о котором мы говорили выше, могло вступить в схватку

с самим собой и уничтожить объект внутри. Мальчик более не ее сын, которого

она любит и которого надо срочно вывозить в безопасное место, но - это он -

Максим, который оставил ее. И в момент встречи с фашистами, она идет на

очевидное самоубийство - дает им свой еврейский паспорт и, забирает с собой

сына - сдает его фашистам, говоря “а это мой сын”, тогда как объективно могла

промолчать и мальчик остался бы в живых. Утрата своего идеального

супружеского счастья стала невыносимым нарциссическим ударом для Ханны,

которая, будучи неспособной отгоревать свою неудачу в объектных отношениях

- направила свою ненависть на себя и ребенка - копии папы, будто уничтожая

его (как меланхолик, убивая себя, на самом деле она расправляется с

инкорпорированным объектом, - уничтожая Максима в себе, так и уничтожая

его в таком похожем на него и таком любимом им ребенке). “Это мой сын”,

воскликнет она, будто подразумевая - что хочу с ним, то и делаю - так не

доставайся же ты никому, как описывает Ракамье симбиотическую связь с

объектом - он или “мой” или мертвый.

Также интересны две параллельных линии персонажей - сильных Тани и

Максима и слабых сиблингов Ханны и ее брата. Первые - выживают и борются,

вторые, изначально меланхоличные, инфантильно привязанные к своей первой

семье, в условиях войны, когда во многом действуют законы выживания и

естественный отбор, не в состоянии это выдержать. В меланхоличных Ханне и

ее брате влечения к смерти преобладают, либидо не в силах связать танатос: оба

персонажа отправляются на встречу смерти. Особенно заметно режиссером

показан их отказ от жизни на контрасте с Таней и Максимом: эти двое, имеют

намного больше сил к выживанию - Таня приезжает сразу в безопасное место,

учуяв беду, также как и Максим. Они оба продолжают жить и осваиваются в

новом послевоенном мире.

Важный момент после трагичной сцены с фашистами - приезд двух

женщин семьи в безопасное место и собственно начало формирования семейной

тайны. Луиза, как и сестра Максима, обе были свидетельницами сцены с

Ханной и фашистами, но предпочли промолчать о намеренном самоубийстве и

убийстве Ханны. Т.к. Луиза и ранее была более вовлечена в секрет с Максимом

(разделяя молчаливо его страсть к Тане и неся свое бремя вины, оставаясь

подругой Ханны), формирует версию о случайности еврейских паспортов в

сумочке Ханны: тем самым еще больше закручивая бессознательную вину

Максима, который не мог не ощущать себя в ответе за поступок жены, но,

обладая версией “случайности”, мог не признавать свою вину и не брать

ответственность. Как и тогда на свадьбе, когда Луиза становится соучастницей

Максима, так и теперь - Луиза берет на себя часть вины за поступок Ханны

защищая ее память, замалчивая о ее преступлении. Она является держателем

секрета. Она же его и раскрывает Франсуа, выпуская на волю призраков его

бессознательного. После приезда в безопасное место интересен момент, когда

впервые происходит явное проявление бессознательной передачи травмы:

Луиза, неся свой груз ответственности, являясь держателем тайны,

идентифицировавшись с семьей настолько, чтобы первой узнать, что случилось

с Ханной и Симоном - за ужином начинает кашлять удушающим кашлем,

будто задыхаясь, как задыхались пленники газовых камер, через одну из

которых, как много лет спустя узнает Франсуа, были пропущены Ханна и

Симон. Такой же удушающий кашель настигнет Франсуа, когда он найдет

игрушку Симона - это бессознательное знание о трагедии, случившейся в семье,

передается тем, кто идентифицирован с погибшими: Луиза, жалея Ханну и не

говоря ей правду о страсти Максима к Тане, но одновременно и участвуя в этом

секрете - разделяя вину с Максимом, также и формируя версию о безвинности

Ханны - разделяет ответственность с ней, идентифицируется и “не зная, знает”,

что с ней произошло - ее тело знает и душит ее кашлем, как в газовой камере.

Отец тоже до какой-то степени узнает (в топическом осмыслении, можно

отметить это как знание, просочившееся в Предсознательное) - столкнувшись со

смертью любимой собаки, уже в конце жизни, он наконец, пусть не осознавая

до конца к кому относится это горе, но все же признает свое горе и его слова

покажут бессознательное знание о страшной трагедии, которым он располагал

все эти годы, но прятал его от себя: (слова про гибель собаки) - “он умер не

сразу. Ему пришлось страдать. И все это по моей вине”.

Вернемся к повествованию истории и перейдем к анализу самого

комплекса ребенка-заместителя Франсуа: после приезда, семья живет в

безопасности и Максим постепенно сходится с Таней. После войны они

возвращаются в старый дом, где “все декорации помнят первого любимого сына

этой семьи” и у них появляется сын Франсуа. Еще новорожденным он уже

разочаровал своего отца, ожидавшего того любимого крепкого первенца

Симона - сына Ханны. И далее, вся жизнь Франсуа, пройдет “в тени брата-

призрака”. Как потом он скажет, - “все знали Симона. Его все любили и не

говорили мне. Они вычеркнули его как из списка мертвых, так и живых. Его

имя нельзя было прочесть ни на одном памятнике. Его не произносил никто..”.

На мой взгляд, Франсуа был желанным для матери, но нежеланным для

отца. В самом начале фильма, режиссер показывает кадры отражения

худенького, сомневающегося в каждом своем движении мальчика в очень

мутном грязном отражении в зеркале - будто символически передавая основной

фон большей части его детства. Он так и не мог никак разобрать “что он такое”,

“имеет ли он право”? Что за место может быть его местом в семье - ведь место

ребенка в семье было уже занято, и удерживалось бессознательным отца, и

Франсуа никак не мог даже сравниться с его обладателем. Любые успехи

Франсуа отцом игнорировались, т.к. они не могли ни вернуть Симона, ни на

каплю уменьшить бессознательное чувство вины, мучавшее отца всю жизнь.

Максим спросит у своего отца после войны “ты никогда не чувствовал себя

виновным..?”, в этой сцене очень заметно его бремя вины, которое он несет:

бремя запретной страсти, бремя вины отрицания корней, бремя ответственности

за гибель сына, за отсутствие любви к своему второму сыну и его жестокое

использование - требование, чтобы Франсуа заменил Симона. Множество сцен

фильма передают сложность взаимотношений отца и сына: сцена разочарования

и злости в реакции отца на теннисном корте, когда мать в жаркий день забирает

Франсуа с пляжа, говоря “я забираю его, он замерз” (Андре Грин, описывая

извечную затребованность таких субъектов “Белой Дамой”, пустотой,

царствующей в психическом таких субъектов, говорит о том, что они постоянно

мерзнут, даже в жару - им всегда холодно, также как рядом с отсутствующим

родителем в их детстве), сцена в спортивном зале, где в очередной раз отец

разочаровывается во Франсуа, на семейном обеде, где успехи в

интеллектуальных уроках, хорошо дающихся Франсуа, отца не интересуют, а

обсуждаются лишь неуспехи в спорте - такими несоответствиями, Франсуа

лишний раз напоминает своему отцу о произошедшей не оплаканной трагедии.

Сцена обеда втроем, где мальчик, сконструировав, спасающий его от

психотического распада, бред, подает тарелку выдуманного брата маме, и отец с

гневом обрушивается на него, настаивая на объективной реальности, отрицая

бессознательное семьи, в котором, конечно, Симон незримо присутствует - он,

как призрак, с ними обедает, плавает в бассейне, занимается в спортзале отца.

Франсуа, как и многие меланхолики, вынужден был жить в изоляции (семья

была едина в своем секрете, полностью исключая мальчика из крепко

объединяющей всех их связи), и, по причине такой изоляции - много жить в

своем фантазийном мире, спасаться бредом. Он придумал себе брата-призрака,

превосходившего его “во всем”, как скажет Франсуа, но я добавлю - не во всем,

а во всем, важном для отца - силе, уверенности, смелости - чертам, присущим

его первенцу Симону. Брат сопровождал его везде. Особенно прослеживается

связь между сценами отцовского разочарования и проявлениями галлюцинаций,

как реакцией Франсуа на агрессию отца, его разочарование. Он сконструировал

этот бред как способ справиться с невозможностью разместить собственную

субъектность, найти ей место в Бессознательном семьи. Бред - то место, куда

Франсуа поместил непонятые им, скомканные чувства из гнева, боли, вины

выжившего и ревности, пропитанных жуткими несимволизированными

первичными эмоциями, получаемыми Франсуа от членов семьи - они

беспрестанно с момента его зачатия транслировали ему всю информацию о его

предыстории и его “семейную лояльность”. Только дав призракам “имена”, он

смог отказаться от них в психическом: бред больше был не нужен, Франсуа

теперь мог осознать пусть трагичную, но свою историю, связать и проработать

травмы, организованные вокруг непосильного к переживанию горя членами его

семьи. То, что он знал всегда, но не осознавал и не мог соотнести с реальными

именами и событиями, стало связанным, обрело смысл. Показан путь

сублимации Франсуа - мальчик вырос и стал детским психологом, чтобы теперь

помогать другим детям прорабатывать их травмы. Я предположу, что ситуация

Франсуа более благоприятна, чем рассмотренные выше истории детей-

заместителей, т.к. его мать хотела этого ребенка и ждала его как “ребенка

желания”. На мой взгляд, именно эти объектные отношения для Франсуа - та

безопасная подушка, то бесконфликтное ядро Я, на которое он смог опереться в

подходящий момент, чтобы спрыгнуть с психотической дорожки, по которой

шло формирование его субъектности. До самого момента, пока бессознательное

знание Франсуа не вырвалось наружу с чрезмерной для него силой (сцена

агрессивного нападения на одноклассника после просмотра сцен Холокоста),

благодаря наложению ряда обстоятельств: усилению либидо во время

пубертата, активации двойного посыла его семьи - “помнить, что надо забыть,

что мы евреи. Обязательно помни об этом!” после его знакомства с

понравившейся ему девочкой-еврейкой и реакцией родителей на ее

происхождение - прорвавшееся “жуткое”, когда смешивается такое близкое, но

так старательно вытесняемое из сознательной жизни семьи, что невозможно не

заметить, страха, отрицания фактов, но одновременно бессознательная

трансляция ценности принадлежности к своим корням, и памяти о трагедиях и

невосполнимых утратах, гнев на тиранов, совершивших вандализм, который

невозможно ни забыть ни помнить.